Мартин Линдау - Яд Борджиа [Злой гений коварства]

Ознакомительная версия.

Великому исповеднику он хотел открыть наполнявший его душу ужас по поводу тех слухов, которые циркулировали о преступных отношениях между Лукрецией, ее отцом – папою Александром VI и ее братом, Цезарем Борджиа, определяемых латинскими стихами:

"По имени Лукреция, действиями Таис,

Александра дочь, его же супруга и невестка",

желал спросить его, представляет ли его, хотя и невольное, подозрение против папы – преступление против церкви, рассчитывая, что один взгляд и простой жест духовника Лукреции могли бы пролить больше света, чем все слова.

Закутавшись в плащ и спустив на лицо капюшон, иоаннит отправился в собор вечером за день до юбилея.

Великий исповедник находился в подземелье, где помещается гробница святого Петра. Альфонсо стоял в числе кающихся в темном коридоре перед ракой святого апостола, и все, что происходило в исповедальне, было видно ему только тогда, когда туда открывались тяжелые массивные двери, чтобы впустить или выпустить кающихся. Драгоценный покров был снят с гробницы, и рака освещалась лишь факелами, которые держали в руках монахи различных национальностей, служившие в то же время, если в том была необходимость, переводчиками великому исповеднику. На самой гробнице стояла черная мраморная урна, а под ней виднелась алебастровая доска, на которой была выгравирована булла юбилейных торжеств. По громадной куче монет всех европейских стран, насыпанной невдалеке от раки, можно было судить о благочестии собравшихся паломников и их национальностях. На простом деревянном стуле, совсем рядом с этим сокровищем, сидел исповедующий, с молитвенно сложенными руками и бледным лицом, более мрачным, чем обыкновенно.

В то время, как Альфонсо терпеливо ждал своей очереди, внезапно раскрылись двери исповедальни, и оттуда скользнула женская фигура. На ее лицо была спущена густая вуаль, и Альфонсо, занятый своими мыслями, не обратил бы на нее внимания, если бы не заметил странного, напряженного взгляда, каким доминиканец провожал ее. Ему показалось, что он как будто знает ее, и она, в свою очередь, словно невольно, сделала изумленный жест, но почти сейчас же ускорила шаги, направляясь к выходу. Однако, иоаннит так заинтересовался этим явлением, что оставил свое первоначальное намерение, и последовал за кающейся. Чтобы не возбуждать подозрения, он старался держаться как можно дальше, пока закутанная незнакомка не исчезла в одном из боковых приделов. Подумав, что она хотела помолиться там, он решил подождать ее возвращения у входа. Но прошло довольно много времени, он потерял терпение, и вошел в придел. Посреди его помещался тускло освещенный алтарь, а рядом с ним – гробница Калликста Третьего из рода Борджиа. Несколько священников служили у алтаря панихиду, а незнакомка стояла перед ним на коленях, объятая молитвенным настроением, или другими, еще более сильными чувствами, потому что Альфонсо слышал ее подавленные рыдания. Но к нему сейчас же неслышными шагами подошел служка, и мягко заявил ему, что донна Лукреция никого не приказывала пускать сюда во время заупокойной обедни по ее убитом брате, герцоге Гандийском.

«Да, она боится, что могут заметить ее безмерное горе, она, грехи которой в ее собственных глазах таковы, что требуют очищения только великим исповедником!» – подумал Альфонсо и, довольный этой тенью подтверждения своих подозрений, медленно направился к подземелью, чтобы пройти к доминиканцу.

Но вдруг он услышал отдаленное пение, и увидел посредине храма приближающуюся процессию. При свете факелов несколько доминиканцев несли знамя инквизиции – красный крест на черном поле с надписью: «Сим победиши!»

Среди доминиканцев находился также и Бруно Ланфранки, великий исповедник, и его серьезные, мрачные черты представляли удивительный контраст с круглым, довольным и веселым лицом монаха, который по обычаю религиозных орденов был его особенным спутником.

С еще большим удивлением иоаннит заметил, что к процессии присоединилось немало дворян и высших чиновников, среди которых находились три консерватора, или представителя главного магистрата Рима. У входа в собор процессию ожидали копьеносцы магистрата. Они окружили ее, и сопровождаемые огромной толпой народа, священники направились к мосту Святого Ангела. Из восклицаний и разговоров зрителей иоаннит узнал, что значит все это.

– Я пойду в гетто и буду слушать, как он проповедует неверным собакам, проклятым евреям! – кричал один.

– Говорят, он будет проповедовать по-еврейски, потому что он говорит на всех языках, – сказал другой.

– Меня удивляет, – заявил старый нищий, – что святой отец берет на себя труд заботиться о еврейских душах.

– Он способен обратить черта в аду! – воскликнул в толпе какой-то доминиканец. – О, братия, какая честь, что такой праведник принадлежит к нашему ордену!

– Какая польза проповедовать убийцам нашего Спасителя? – послышался грубый голос. – Я со своей стороны спалил бы весь еврейский квартал и стер бы с лица земли!

– Всегда было в обычае говорить им проповеди накануне праздника! Кроме того, евреи платят значительные налоги, – проговорил чиновник министра финансов.

– Боюсь, что это – сравнение с антихристом! – возразил неизвестный, принадлежавший, судя по платью, к инквизиции.

Тот, кто предложил предать все огню и мечу, повернулся к чиновнику, но, едва заметив его платье, нырнул в толпу, словно рыба в воду.

У принца Альфонсо не было времени обратить внимание на этот порыв христианского рвения, но он все же заметил странность этого явления.

Это был человек лет скорее пожилых, в одежде крестьянина. Его широкая, украшенная пестрыми лентами, шляпа, была надвинута на лицо, но не настолько, чтобы скрыть отвратительные рубцы на нем. По его рыскающим, подозрительным глазам, по особой манере носить короткий плащ, словно он хотел спрятать под ним кинжал, в нем можно было подозревать одного из бандитов или бродяг, которые вследствие распущенности тогдашних нравов наводнили собою Италию и являлись для нее ужаснейшим бичом.

Иоаннит отправился дальше, не замечая, что и он возбудил не меньшее внимание в этом достойном представителе своей профессии. Альфонсо знал, куда доминиканец направил свой путь, и, чтобы избежать давки, решил нанять лодку и по реке проехать в еврейский квартал. Узкая улица привела его к Тибру. Он стал звать лодочника, но ему пришлось неоднократно повторить зов, прежде чем появилась старинная ладья со старым перевозчиком.

– В гетто! – лаконично сказал рыцарь. Лодочник сейчас же погрузил весла, и лодка была уже далеко на середине реки, когда рыцарь заметил в ней еще третьего, который был не кто иной, как крестьянин, находившийся в процессии.

– Что тебе здесь надо, приятель? – спросил с неприятным изумлением рыцарь. – Я нанял лодку для себя одного.

На грубом диалекте крестьянин ответил, что он просит извинить его дерзость, и позволить христианину послушать, как будут посрамлены евреи, а для этого разрешить ему ехать вместе с ним.

Рыцарь подумал немного. Нерешительный вид его спутника, неясность его подозрений и неуверенность в лодочнике заставили его отказаться от намерения выбросить нового пассажира за борт.

– Но ты не должен ехать даром, – сказал он, найдя превосходное средство отвратить от себя опасность. – Возьми-ка весла и помоги старику, или – говорю тебе – один из нас должен будет променять лодку на волны.

Легкое движение руки под плащом, по-видимому, подтвердило подозрение иоаннита. Но крестьянин повиновался без заметного неудовольствия, и лодка, подгоняемая другой парой весел, быстро понеслась по течению.

Рыцарь не выпускал из виду своих спутников, хотя с любопытством иноземца любовался берегами. Луна серебристым светом освещала здания Ватикана.

Берега реки постепенно расширились, и вдали показался остров святого Варфоломея. Вдруг оба лодочника, словно по команде, бросили весла и начали читать молитвы. Подозрение иоаннита, несмотря на этот благочестивый порыв, приняло бы вполне определенную форму, если бы он не заметил, что оба вдруг остановились, изумленно взглянув друг на друга.

– Разве ты тоже дал ответ святому Варфоломею, брат? – спросил лодочник.

– Нет, брат. Но здесь неподалеку находятся городские шлюзы, куда постоянно приплывают много христианских трупов. Вот я и подумал, что будет добрым делом помолиться за душу того, кто может быть сейчас кончается, – ответил крестьянин, в котором дон Альфонсо более чем когда-либо подозревал переодетого бандита.

– А для меня отсюда началось мое несчастье, потому что с тех пор, как я увидел, как бросали в реку труп герцога Гандийского, меня избегали все, словно чуму, и мне пришлось бы умереть от голода, если бы святой Варфоломей не посылал мне изредка какого-нибудь чужеземца, – печально промолвил лодочник. – В моей лодке никогда не увидят римлянина. И я делаю это ради того, чтобы убийцы не подумали, что я даю им сигналы, кто едет и богат ли он. А Небу известно, могу ли я догадаться об этом.

Ознакомительная версия.